Он хотел сказать им: то, что он чувствует — похуже страха. Можно
испугаться, например, что машина собьет тебя, когда ты едешь на велосипеде,
можно испугаться вакцины Солка, если заболеешь полиомиелитом. Можно
испугаться этого сумасшедшего Хрущева, или того, что тонешь, кувыркнувшись в
воде через голову. Можно испугаться всего этого и продолжать
функционировать.
Но то, что происходит в водонапорной башне…
Он хотел сказать им, что эти мертвые ребята, которые шли, шатаясь и
волоча ноги, вниз по спиральной лестнице, — это было нечто гораздо худшее;
они не просто напугали его, они все в нем нарушили.
Нарушили, да, это было именно то слово, но если бы он произнес его
вслух, они бы рассмеялись; они любили его, они приняли его как своего. И все
же они могли бы рассмеяться. И все равно, произошло что-то, что быть не
могло. Они нарушили здоровое ощущение спокойствия, они нарушили основную
идею, состоящую в том, что Бог окончательно придал земле наклонное положение
относительно ее оси, так что сумерки на экваторе могут продолжаться всего
двенадцать минут и затягиваются на час или больше для эскимоса, строящего
свой ледяной дом. Сделав это, он сказал:
— О'кей, если вы сможете рассчитать наклон оси, вы сможете вычислить
любые несусветные вещи. Потому что даже свет имеет вес и внезапное понижение
тона железнодорожного свистка — это эффект Доплера, и когда аэроплан ломает
звуковой барьер, то звук этот не есть одобрение ангелов или метеоризм
демона, а просто обратное сжатие воздуха. Я дал вам такой наклон, и теперь я
бездельничаю и наблюдаю ваше шоу. Мне нечего больше сказать, кроме того, что
два плюс два — четыре, огни в небе — это звезды, кровь взрослого можно
увидеть, так же как кровь ребенка, и что мертвые мальчики остаются мертвыми.
— Со страхом можно жить, — сказал бы им Стэн, если бы мог. — Пусть не
всегда, но в течение долгого, долгого времени. Но с этим нарушением жить
нельзя, потому что оно сделало расщелину в мыслях, и если заглянуть через
нее вниз, то увидишь, что там живут существа, у которых маленькие желтые
немигающие глаза; там, внизу, в темноте, — зловоние, и через некоторое время
ты начинаешь думать, что там внизу — вся вселенная, и круглая луна
поднимается там в небесах, и звезды хохочут ледяными голосами, и у некоторых
треугольников — четыре стороны, а то и пять, или пять в пятой степени. В
этой вселенной могут расти поющие розы. Все ведет ко всему. Так сказал бы он
им, если бы мог. Я посещаю свою церковь и слушаю рассказы о Христе, который
ходил по воде, но если я видел, что то же самое делает пугало, я буду
вопить, вопить и вопить. Потому что это не выглядит для меня чудом. Это
выглядит нарушением.