Что характерно, в дынде есть равенлофт, book of vile darkness и так далее, то есть, вдобавок к ванильному фэнтези для 12-летних и готичное темное фэнтези для 14-летних, где всякие глазовыкалывания уже в тему. Мысль за текстом верная, а вот знакомство с матчастью слабое.
Есть такая распространенная склонность у людей в интернетах — они берут высказывание, лепят на него ярлык риторического приема и на этом останавливают мысль, считая, что высказывание даже не опровергнуто, а отвергнуто автоматически.
У Шестова совершенно очевидный ad hominem, без какой-либо маскировки, однако это не делает его аргументы бессмысленными. Потому что предмет разговора — как раз личность и личные переживания, аргумент «к личности» в нём не является бессмысленным.
Схрон с оружием, консервами и военной техникой; был закрыт песком, но песок унесло ветром.
Поломанный труп с нераскрывшимся парашютом.
Сафари арабского шейха.
Ну, это совершенно необязательно, двоеверие обычно довольно органичная штука. Илья Муромец никакой внутренней драмы не испытывал, что не мешало ему принять в дар силу и от калик перехожих, и от Святогора.
Вообще если говорить о двоеверии, то его суть совершенно противоположна предлагаемому разделению. Двоеверие означает не то, что две разные веры сосуществуют в одной стране, а что они сосуществуют в одном человеке. То есть, для отображения двоеверия нужно не разбивать классы на языческие и христианские, а собирать их двух кусков — языческого и христианского.
В части «травля это плохо, пнятненько» всё правильно, но как дело что касается нарратива о том, что происходит, наоборот, ничего похожего ан реальность. Всё, что сейчас происходит — это следствие отсутствия на имочке модерации или, на худой конец, самомодерации.
Какое-то время я бродил по аллеям, едва замечая их — из головы у меня не выходил разговор с Тахалатом, — и наконец уселся на лавку; неподалеку в песочнице играли дети. Лавка была не совсем обычная, с выемками для ног, которые энциане, садясь, подбирают под себя, но дети издали выглядели совсем как наши, у них даже были ведерки, чтобы делать куличи из песка. Куличи лепила только одна маленькая, лет трех, девчушка, сидя на корточках отдельно от всех. Остальные играли иначе. Они швырялись горстями песка, стараясь попасть в глаза друг другу, и заливались смехом, когда песок, отбитый невидимым дуновением, обсыпал бросившего. Из-за живой изгороди вышел малыш — не старше, чем те, и что-то стал говорить. Его не слушали, тогда он принялся передразнивать играющих, все грубей и грубей, пока не вывел их из себя. Они бросились на него, но, хотя они были выше и шли втроем на одного, он вовсе не испугался, и неудивительно — они ничего не могли ему сделать. Не знаю, что парировало их удары, но этот мальчишка, самый маленький из них, спокойно стоял посреди напирающих на него, рассерженных уже не на шутку детей; в конце концов все вместе они опрокинули его и принялись по нему прыгать. Но он словно бы стал скользким, как лед, и они падали; напрасно пытались они держаться друг за друга или прыгать с разбега. Перед тем гомонившие, дети вдруг замолчали и начали раздеваться, чтобы разделаться с обидчиком голышом. Двое держали его, а третий, связав из шнурка петлю, забросил ее на шею жертве и затянул. Я непроизвольно рванулся с места, но не успел я встать, как шнурок лопнул. Тогда эти мальцы пришли в настоящее бешенство. В песочнице началась такая кутерьма, что взметнулось облако пыли. Из него поминутно кто-то показывался, чтобы поднять валяющуюся возле песочницы лопатку или грабельки, и с занесенной рукой бросался на неприкасаемого. Я видел, как ярость детей превращалась в отчаяние. Один за другим, отбрасывая в сторону свои игрушечные инструменты, они выбрались из песочницы и уселись на газоне поодаль друг от друга, опустив головы. Малыш встал, он бросал в них песком, подходил к сидящим, смеялся над ними, пока, наконец, один из них не расплакался, порвал на себе костюмчик и убежал. Несостоявшаяся жертва потопала в другую сторону. Остальные долго собирали свои вещи, потом присели на корточки в песочнице и что-то там рисовали. Наконец и они ушли. Я встал и через голову девчушки, которая по-прежнему невозмутимо опрокидывала свои куличи, глянул на оставленный детьми рисунок: неуклюжий контур фигуры, рассеченный вдоль и поперек глубокими ударами лопатки.
У Шестова совершенно очевидный ad hominem, без какой-либо маскировки, однако это не делает его аргументы бессмысленными. Потому что предмет разговора — как раз личность и личные переживания, аргумент «к личности» в нём не является бессмысленным.
Поломанный труп с нераскрывшимся парашютом.
Сафари арабского шейха.