Отчёт по второй сессии игры в духе славянских сказок.
В этом сказе – спасение заложников нави, трагедь покойной царицы и поход во Степь бескрайнюю.



Персонажи:
Василиса Кощеевна (прикидывается Премудрой) – бледная девица со взором горящим (буквально), самая прыткая из всей ватаги, умеющая и секирой помахать, и душу выпить, и со старушкой договориться. Обаяла похабного колдуна без последствий для чести и совести.
Иван Крестьянский сын – добродушный простачок, переживший личный апокалипсис и открывший недюжинную волховскую силу. Неубиваемый в бою и щедрый в раздаче шкуры неубитого медведя.
Хулимир Премудрый – вредный волхв с подпаленной бородой, снисходительный к побеждённым и переживающий личностный кризис оттого, что Иван Крестьянский сын в волховстве его переплёвывает.

Ночка тёмная, дело ясное
Заночевали ватажники в гостях у Бабы Яги, в избушке на курьих ножках, за костяной оградкой, в Лесу Дремучем.

Прежде того, как отправиться почивать, зашептала бабка руку Василисы, посечённую лесными разбойниками, стала рука как новенькая. Иван тому подивился, никак не верилось ему в благосклонность старухи, да продолжал он ждать от Яги подвоха.

Как загасили лучину, Иван тут же уснул крепким сном молодецким, а Хулимир заприметил, как из разных концов избы две пары углей белых засветились, заперемигивались. То были глаза обоих Кощеевичей – Митьки-царевича, да Василисы. Волхв и без того уж догадался про кузнецкую дочь и кровь её ворожейную, когда на сече с разбойниками девица душу из них пила, да ещё и с Хулимиром делилась. Но тут уж всякие недомолвки сгинули.

Сбор подарочков
Поутру оставила Яга гостей в своей избушке, да подалась на реку – держать совет с местными рыбами, выведывать про ерша златопёрого. Про того ерша, без которого царю с царицей будто бы не спится, не естся, да наследники не делаются.

Покуда хозяйка отлучилась, стали ватажники совет держать, как им мавок умаслить, сестру названную Дмитрия-царевича возвернуть, да дурных парней-лапотников из соляного круга выручить. Надобно было подарков каких-никаких добыть, да где ж их взять в лесной глуши?

Стала Василиса Ивана упрашивать смастерить хоть бы бусы из рябины, хоть серьги деревянные. Сын крестьянский наверняка же девкам на гулянья подарочки справлял, да зимой поделками забавлялся. Всяко лучше, чем ничего, а мавки, поди, подарками-то не избалованные.

Ванька было согласился, но за что ни возьмётся – всё из рук валится, страшила его по-прежнему и Яга, и изба её чародейская, и никак не мог он от своих страхов избавиться, об ином помыслить.

Подмога пришла, откуда не чаяли – Дмитрий-Кощич, царски сын малолетний, у отца приёмного выучился лапти плести. Взялся он помочь ватажникам – смастерить лапотки девичьего размера, должны мавкам понравиться.

Покуда Митька плёл, то сказывал, что батюшка его покойный последние годы глазами слаб сделался. Потому и про Митькину чародейскую кровь не ведал – не мог его глаза Кощеевы узреть, а жена про то молчала. За сложную работу отец не брался, боязно испортить, да и покалечиться недолго. Так и сидел целыми днями с лыком, лапти плёл, да утварь всякую. А Митяй поглядывал, да на ус мотал, а там и помогать принялся.

Хулимир с Василисой тоже было хотели помочь с лапотками, перенять по-скорому науку плетения. Да куда там, у мальчишки пальцы порхали, да так, что ватажники только диву давались.

Рыбья премудрость
Долго ли, коротко ли, а воротилась Яга с рыбьего совета. Не с пустыми руками воротилась, с рыбьей мудростью. Есть-таки на свете пруд заповедный, да не на свете белом, а в царстве Навьем. Живёт в том пруду ёрш златопёрый, да сыскать-то его можно, а изловить нельзя. Любые сети гребнем своим острым разрывает, не удержать, не ограничить.

Да то не беда, а полбеды. Ведёт в Навье царство мост Калиновый, да сторожит его Чудо-Юдо. При нём конь, что быстрее ветра бежит, да пёс, что любого зверя рвёт, да ворон, что всякую опасность за версту зрит.

Да ещё в царстве Навьем живому человеку не вековать – воды местной не пить, снеди не принимать, а как по Калиновому мосту пройдёшь, так до рассвета надобно обернуться. А иначе поглотит Навь, да сгинешь без вести и без памяти.

А и повсюду в царстве Навьем мороки, дорогу не запомнить, не заприметить. Заведут мороки в топь гиблую, в чащу непроездную, во тьму могильную.

Ватажники оторопели малость от картины такой безрадостной, да ненадолго. Стали судить-рядить, да припоминать слыханное.

С Чудом-Юдом не велика была беда поратоваться. Раз уж молва идёт, что сети карпа златопёрого не держат, так стало быть люд то того карпа хаживал, стало быть и на Чудо-Юдо управа имеется.

Где сеть чудодейную добыть, чтобы золочёную рыбину споймать – так земля слухом полнится о Марье Искуснице, что в Степной слободке поживает. Правда, та же молва разносит, дескать запропала куда-то мастерица, ну да это дело поправимое. Главное ясно, куда путь держать, а там кривая вывезет.

Сложнее с походом по царству Навьему – как дорогу сыскать, да главное как потом воротиться? Яга на это только руками развела. Был у неё клубок самоходный – в самый раз бы ватажникам сгодился, да стара стала бабка, впала было дело в рассеянность, да связала из него шаль. А шаль возьми, да улети – тоже самоходная оказалась.

Но есть на свете один чародей – что ни попросишь, всё добыть может. И клубок самоходный, и что только душа пожелает. Одна беда, что чародей тот – охальник и плут, и девке али молодухе с ним якшаться боязно. Заморочит, околдует, потом хоть честному люду на глаза не показывайся. А ить и не идёт, не является, стервец, ни к кому окромя девок, да молодух! Хоть обзовись.

Яга и сама бы того чародея вызвала, да её уж и молодильные яблоки не берут – моложе сорока годков не сделаться.

Смекнула Василиса, обо что речь зашла, но не стушевалась – не робкого десятка дочь кузнецкая, кровь Кощеева. Стала требовать подробностей – как этого прохиндея вызвать, да как надобно с ним разговаривать?

Чародей-охальник
Достала Яга из закромов перо соколиное, наказала с ним Василисе идти на задний двор одной-одинёшеньке. То перо соколиное надобно девице бросить наземь, да как явится чародей – с ним не заговаривать, ждать вопросов.

Вопрошать будет чародей трижды три раза, да отвечать надобно токмо «да», али «нет». Да при том, чтоб на три вопроса кряду ответы были различные, да все правдивые. Коли удастся – одарит чародей, чем пожелаешь, да сгинет. А коли нет… тоже одарит, но и своего не упустит, прохвост, охальник, чтоб ему пусто было! Последний вопрос самый каверзный будет, тут уж либо хитрить, либо грешить…

Хотя, бывало, энтого чародея и безо всяких просьб вызывали – дюже опыт у него большой по бабской части…

Покуда собиралась дочь кузнецкая чародея-бабника вызывать, Митяй за плетением лапотков стал Ивана допытывать – а есть ли у того конь? А вот Митька как вырастет – так у него всяко конь будет. А ещё сны царевичу по ночам являются, будто есть у него и конь вороной, и пёс смоляной, и ворон ручной. А ещё бывало снилось – идёт Митька по земле, а вокруг него нави всякой много, и все ему до земли кланяются.

Ватажники на эту речь уши навострили, запереглядывались. Ни дать, ни взять – сидит перед ними Чудо-Юдо малолетнее. Токмо что с этим делать, пока неведомо.

Пошла Василиса с пером соколиным на двор. Иван всё копьём помахивал, да в обережники ей набивался, да Яга осадила – коли не будет девка одна, чародей не явится. Плюнул Ванька и ушёл в дальние лопухи. На вопрос, куда это он подался – огрызнулся, дескать бусы плести, для мавок.

Бросила Василиса Кощеевна перо на мох лесной – явился сокол сизый, ударился оземь – поднялся статным молодцем (ну как статным, Харизма 8 из 12 возможных). Глянул на Василису лукаво, стал спрашивать:
– Ты ли кузнецова дочь?
– Да.
– А есть ли у тебя друг сердечный?
– Нет.
– А позволишь ли целовать ланиты твои алые?
–… Да.
По науке бабкиной могла Василиса и «нет» ответить, да видать, глянулся чародей кузнецовой дочке. Али то хитрость девичья была. Заухмылялся «соколик», в щёчку чмокнул, да продолжил спрашивать.

– А хочешь ли знать, из чего надобно сеть мастерить для ерша златопёрого?
– Да.
– А из волос самой Водяницы. Не ты первая про то ведаешь, да никому досель допроситься её кос не давалось. А хочешь ли знать, как убедить Водяницу?
– Да.
– А в том тебе подмогой Дмитрий-царевич, с ним Водяница будет сговорчивей. А не будешь ли супротив, коли поцелую уста твои сахарные?
– Нет, – молвила Василиса по науке, да не особо-то и расстроилась.
Чародей заухмылялся пуще прежнего, подвёл-таки к своему, стервец. Расцеловал Василису, да снова вопрошает:

– А хочешь ли знать, кто с волосом Водяницы совладает, да сеть сплетёт?
– Да.
– А за тем надобна тебе Марья Искусница. Живёт она в слободке во Степи бескрайней, промыслом своим окрест славится. А вот не хочешь ли знать, зачем по земле Кощеичи нарождаются?
– Нет! – усмехнулась Василиса, оставляя себе на последний вопрос свободу выбора.
– Ну, а пойдёшь ли, девица, со мной миловаться на мох пушистый, под куст ракитовый?
– Нет – отвечала Василиса. Отвечала с сожалением, да не так она собиралась с девичеством расстаться, да не за клубок какой-то, да не в лесу дремучем.
– Ну, проси, девица, заслужила, – улыбнулся чародей.

Спросила Василиса клубок самоходный. Обернулся чародей на пятках, да откуда ни возьмись протянул ей клубок шерстяной, да перо соколиное. Зови, говорит, коли ещё дело сыщется, али просто так зови, коли соскучишься, меня Финистом кличут. С тем ударился чародей оземь, да упорхнул соколом небесным.

Посольство челночное
Собрались ватажники воедино во дворе Бабы Яги. Клубок добыли, теперь надобно было до мавок идти. Стали счёт вести – Митяй лапотки закончил, Иван и впрямь бусы смастерил из ягод нанизанных, да маловато выходило подарочков.

Порешили по Хулимирову наущению идти снова к лапотникам, что в соляном кругу куковали. Может у них какие цацки сыщутся, да рубахи с парней снять – мавкам какую-никакую одёжу принесть. Не Василису же раздевать, в само деле-то. А если и раздевать — так хоть будет чем срам прикрыть.

Пришли к соляному кругу, Хулимир молвил: «Что, хлопцы, холодно-голодно? Прознали мы, как с мавками уговориться. Раздевайтеся...»

Добыли ватажники рубах, да у одного парня цепочка медная сыскалась, только крестик сняли. Воротились дружно к Яге, прихватили с собой Митяя, да у старухи выведали, в какой стороне река с мавками.

Выступили ватажники в ту сторонку, где протекала Мутна-река, кою местные величали Молочною. Долго ли шли, коротко ли, а заприметил Иван девичью фигурку, нагую, что меж деревьев мелькала с ватагою попутно. Стали на месте, Василиса кликнула – дескать, не со злом пришли, у нас и подарочки имеются!

Выскочила из кустов высокая смуглянка-басурманка, в чём мать родила, стала спрашивать, что за подарочки? Отдала Василиса мавке бусы, Иваном смастерённые. Навья дочь подарок схватила жадно, на себя напялила, полюбовалась, а сама всё голодными глазами на Василису поглядывает. А платье, говорит, отдашь? А я бы к подругам сбегала, предупредила, чтоб не обижали, не трогали?

Дочь кузнецкая тут же платье скинула, ни одна жилка на челе не дрогнула. Подивились спутники такому хладнокровию, поспешили прикрыть подругу крестьянской рубахой. А мавка в платье нырнула, аки рыба в омут, расхохоталась, да дёру!

Делать нечего, пошли ватажники дальше. Вскоре вышли к речке, а там уж поджидают трое мавок. Одна с девочкой на бережку сидит – Митяй перстом потыкал, зашептал, дескать, вона Лада, сестрица моя. Да ещё две мавки платье Василисино делят. Одна уже знакомая басурманка, другая пышная молодуха, рвут одёжу друг у дружки из рук, кричат, да лаются: «А на тебе висит, как на жерди! А на тебе того гляди лопнет!»

Взялась Василиса мавок рассудить – расшить одно платье на два, уж как-нибудь. У Хулимира и нитки сыскались. Удалось (вышло два оригинальных дезабилье, но молодец, прокинула), вышло хоть и пёстро, да главное поровну и по размеру. Мавки разулыбались, красуются друг перед дружкой, да спрашивают, кто такие щедрые да смекалистые, да с чем пожаловали?
Назвались ватажники, Митяя представили. Такоже и мавки назвались – ту, что с девчонкой на берегу сидела, звали Илёнушкой, пышную – Мокрёной, а басурманку – Алсушей. Последняя за знакомство стала баять, дескать была она княжна басурманская, да покрал её лихой разбойник, а как натешился – утопил в мутной речке, да недосуг было ни ватажникам, ни мавкам басни слушать.
Спросили ватажники отпустить Ладу к Яге на подворье (в деревне-то ей теперь делать нечего), да отпустить с миром парней-лапотников. Мавки засомневались, а ну как деревенские снова детей мучить примутся? Но уверили их ватажники, что парни уж хорошо проучены, и страха не забудут, и милости, коли их отпустить (убеждали всем миром, Василиса ещё и кританула – огонь девка).
Смилостивились навьи дочери, Ладу отпустили к брату названному, да слово дали, что всех сидельцев соляного круга беспрепятственно выпустят. Только те пускай впредь подарочки приносят!

Златые косы
Как порешили с Ладой да лапотниками, стали ватажники просить повидаться с Водяницей. Мавки токмо нос отвернули – много кто тут ходит, до ерша чудного охочий, да всяк норовит Водяницыныного волоса отхватить. Она уж и видеть никого не желает.

А вот есть у нас, молвили ватажники, лапотки парадные дамского фасону, не желаете ли взглянуть? Мавки встрепенулись, обнюхали лапотки Митькиной работы, да вдруг согласились. Снесём, говорят, Водянице. Коли глянутся ей – так она к вам выйдет.
Сгинули мавки с лапотками, будто не было. А тут вдруг на реку туман лёг, а из того туману, да над речной гладью, девица-краса выступила. Одетая в одни только косы свои золотые, а те ниже пят спадают, да в воде речной теряются. А в руках у неё лапти Митькины, да очи ясные смотрят пристально на царевича.

Нашептала Василиса Митьке на ухо – отправила с Водяницей поздороваться. Воротился Митяй, говорит – велено всем подойти, а ему в сторонке стать.

Стали ватажники перед речной хозяйкой, поклонилися. Иван от её красы сомлел, лишился дара речи, да всякой воли в нижней челюсти.

Молвила Водяница ватажникам, что просьба их дерзкая. Была она мавкой, да взял её в жёны сам Водяной. Стала она над мавками царицей, силу обрела, а может и до того имела… Не след людишкам смертным домогаться волос речной царицы. Но за то, что привели её сына в целости да здравии, готова Водяница смилостивиться, да помочь. Только чтобы муж её прежний о том не прознал, не проведал.

Тут уже у всех ватажников челюсти обезволили. Стояла перед ними в навьем облике никто иная, как покойная царица Марья, прежняя жена Ивана Берендеевича. Марья Златые косы, что в Мутной речке утопилась, когда утратила сына своего Дмитрия.
Расспросила Водяница Марья, кто, да что у царя Ивана просил за поимку ерша златопёрого. Как узнала, что Ваньке-крестьянскому сыну полцарства обещано, поставила условие – усыновить царевича Дмитрия. Был Митька царевич, а теперь изгнанник без роду-племени. Так пусть Ивану-крестьянскому сыну наследует, коль уж Ивану свет Берендеевичу наследовать не суждено.

Ванька – широкая душа, молвил сразу, что и наследства дожидаться не надь, готов он от своего полцарства сразу Митьке полцарства выделить. Улыбнулась Водяница, отсекла одну косу свою острым навьим когтем, да протянула Ивану. Да заверила, что не будет в Ивановом царстве ни засух, ни наводнений, ни мавок.

На этом прошли веху истории, и Мастерица от щедрот насыпала персонажам очков опыта, которые тут же были употреблены по назначению. Хулимир стал лучше лечить, Василиса – лучше махать секирой, а Иван – лучше обороняться с копьём.

В путь-дороженьку
Воротились ватажники к Яге, да с клубком самоходным, да с косою Водяницы. Стали собираться в путь-дорогу, во Степь бескрайнюю, к Марье Искуснице.

Митька яро следом запросился, будто чуял, что не место ему в лесу Дремучем. Сказывал, что в пути не замешкает, да и припасов много не съест. Когда о прошлую зиму матушка с батюшкой голодом померли, так Митька и не ел почти, всё сестрице Ладе отдавал, а сам только воду пил вёдрами.

(Тех. примечание: голодание навешивает персонажу Истощение, которое в итоге и приводит к смерти. Митяй – Кощеич, то есть может снимать Истощение, выпив ведро воды залпом (см. Присказку). Фактически может вообще не есть.)

Ватажники поначалу не решались брать такого попутчика. И наследие у царевича Дмитрия опасное, и сны Чудо-Юдины тревожные. Но вступился Иван за сына названного, да Яга молвила, что такого шила не утаишь, а сестрицу его названную старуха при себе придержит, в обиду не даст.

Сходила Василиса вдругорядь к Водянице, получила благословение, с оговоркою, чтобы Митьку в пути от беды да лиха оградили. На том и порешили.

Яга ватажникам в дорогу щедро припасов отсыпала. Предлагал Хулимир за то грошей, да бабка только рукой махнула – на что они в лесу? Дров бы кто наколол. Тут уж Василиса охотно взялась – пошла чурки колоть боевою секирою.

Степь бескрайняя
Выступили ватажники в путь-дорожку. Миновали яблоню висельную, миновали печь страшную, миновали распутье с камнем путеводным.

Митяй в пути оказался выносливым, да токмо болтливым без меры. Всё донимал Ивана вопросами – а каково это будет в его полуцарстве поживать? А будет ли у него конь?

Шли да шли ватажники, а землица кругом всё суше, деревца всё ниже, ветер пыль рыжую гонит. После и вовсе деревья пропали – одни кусты кругом сухие да колючие. В тех-то кустах и углядела Василиса лихих людей в берестяных личинах. Вот ведь погань – по всем дорогам расплодилися!

Стала дочь кузнецова приглядываться. Насчитала восемь личин – двое лучников, остальные с тяжкими дубинами, и лишь один с ножом железным. А и одеты-то все в рваньё ветхое, да видно, как руки подрагивают – не от страха, не от ярости буйной, а как будто от голода.

Вспомнили ватажники, как слыхали о степных разбойниках, что смертоубийства не приемлют, а токмо обирают путников до остатней нитки. Но не сыскать татям у ватажников жалости!

Зашептала Василиса, пробудила чародейскую кровь Кощееву, Хулимир древесными доспехами оброс по самую маковку, Иван вскинул лук тугой, в прежней сече добытый взамен поломанного, Митяй за дальний куст прыснул, за высокий камушек. Поняли разбойники, что засада раскрыта, да кинулись дружно на ватажников.

Обменялись бойцы первыми стрелами, да первыми ударами, да грянули первые заклятия. Раздался над полем боя глас набольшего разбойника, железным ножом оружного, дескать отдавайте добром что имеете – живы останетесь, миром уйдёте. Хулимир с Василисой смутились – а и правда, стоит ли проливать кровь человеческую (провалили проверку Силы духа)? Всё одно решили стоять на смерть, но замешкались, не успели упредить ворогов наступающих (потеряли следующий ход).

А Иван на те посулы лишь усмехнулся, да снова волхвовать принялся – разверз под ногами ворогов трясину топкую, а кто выбирался – тех корнями вострыми обратно сталкивал, да копьецом поколачивал.

Таки не удержала трясина разбойников – полезли на сухую землю, грозя дубинами. Первого ватажники посекли знатно, так набольший стал кричать, дескать, Фрол, уходи оттуда! Не ушёл Фрол – достал его Хулимир копьём корневым, да ещё одного корнями опутал.

Василиса мешок костей наземь высыпала, молвила слово чёрное, колдовское – стал против татей ходячий костяк Валерий. Тут бы разбойничкам и бежать от колдовства страшного, да видать дюже великая нужда их вперёд толкала.

Один из разбойников на Ивана кинулся, да чуть не убился собственной дубиною (у неписей критпровалы тоже случаются). А всё потому, что глазом косил на Василису, коя билась в одной рубахе крестьянской, уже кровью промоченной.

Уж и ватажники, и разбойники были в кровь посечены, стрелами колоты, закляты словами чародейскими. Снова закричал набольший – на сей раз прося миром разойтись, и так потеряли человека хорошего! Да никто уж его не слушал, окромя Хулимира. Видать, не давала волхву покоя судьба несчастного Фрола.

А Иван в свой черёд закричал, со всей своею крестьянской упрямостью – сдавайтесь, мол, на нашу милость, а не то всех уложим с Фролом в один рядок! Дрогнули разбойники, побросали дубины, в ноги ватажникам кинулись.

Стал Хулимир ватажникам раны зашёптывать, глянул походя на Фрола лежачего – а тот дышит ещё. Сжалился волхв, исцелил непутёвого. Так и вышли из боя никто не цел, да всяк жив. Окромя костяка Валерия, которого в сече развалили в труху дубиною.

Беды и горести
Стали ватажники мужиков спрашивать, как те дошли до жизни такой, разбойничьей. Сказывали мужики, что родом-то они со Степной слободки. Издавна на слободку басурмане из степей наезжали – грабёж да разор учинять, да как-то удавалось с ними сладить-справиться. А в эту годину совсем залютовали нехристи.

Уж челобитными слободскими пол-терема царского усыпано. Да покуда дружина Ивана Берендеевича до степи доскакивала – басурман и след простывал. Уж всё пограбили, окаянные, баб да девок в полон увели, не осталось во слободке мастериц. А как нет мастериц – так и купцы не едут, пустеет слободка, голодает.

Да и то не беда, а полбеды. Стал недалече слободки отряд басурманский, шатры поставил, уходить не сбирается. Наезжают степняки денно и нощно, последнее отбирают, а как нечего отобрать – то хаты палят, грозят всех смерти лютой придать, безвременной.

Вот и пришлось мужикам разбойничать, чтобы хоть чем от басурман откупиться, живот уберечь.

Выслушали ватажники мужицкие причитания, да Иван – щедрая душа – возьми и позови всех в своё полцарство, дружинниками, да пахарями (даром, что полцарство ещё добыть надобно). Согласились мужики, обрадовались. Только, сказывают, осталась во слободке Марфуша, надобно её с собой забрать.

Собрались ватажники идти до слободки, поглядеть, что за Марфуша такая, да след Марьи Искусницы сыскать, да может и басурманам носы расквасить. Но про то уже другой сказ будет.