Ничто не расскажет о народе больше, чем его сказки...

Откуда пошёл род Эрглы Ууд, Быков Земли

В старо время, когда Кардахорт еще первый круг очерчивал, жил в роду Сыртак батыр, именем Вавек. Ох и лют же был Вавек, ох и страшен! Два десятка ароков висли на нем — а он встряхивался и как щенят их рассыпал. Бык бежал на него яростный — ловил и быка за рога, а после голову ему скручивал, ровно куренку. Ни один конь Вавека свезти не мог, да и не нужны ему были кони. Своим ходом бегал по степи страшный батыр, и коней тех шутя догонял.
Сказывают, владел Вавек всеми ратными премудростями, что выдуманы от края до края земли. Всякое оружие в его руках песню в бою пело, да и без него кулачищами пудовыми мог он кого угодно до смерти забить.
Только вот не был Вавек-батыр счастлив. Не было ему, могучему, во всем свете пары. Восемь жен брал себе батыр, да ни одна свадьбы-то и не пережила. От такой несправедливости и был Вавек вечно злобен и лют.

Видит вождь Сыртак, мудрый Барган, что вовсе скоро ума лишится Вавек-батыр. Все он пьет, да дерется, эдак задумает еще вождем стать заместо стареющего Баргана. Призвал его к себе, кумысу налил и говорит так:
— Знаю я, Вавек, где жену тебе сыскать.
Батыр обрадовался так, что из вождя дух едва не вышиб, благодаря его да по спине ручищами хлопая. Даже и подумать не мог, что врет старый Барган, на смерть его отправляет. Ведь послал он его жену искать не на запад и не на восток, не на юг и даже не на север, а аккурат к проклятой горе Глишгог Ууд, что у других Наатрон Калебор зовется.
Правда Вавеку в том горя было мало. Не боялся батыр ни безобразия, ни глиша, ни вещи, из темноты приходящей, духи и кошмары ему нипочем были. Даже к шаману за советом не пошел — собрал еды себе мешок и к страшной горе отправился.

Долго ли, коротко ли шел Вавек-батыр, да вот вдалеке уже и гора виднеется. Трава вокруг чудная растет, мохнатая ровно, и под ногами ровно грязь чавкает. Видит Вавек — стоит посреди степи камень, а в камне том глаз живой и на него смотрит. Моргнул он, а камень уж ближе стоит, моргнул другой раз — так и вовсе близехонько оказался. Иной бы сробел, да не не Вавек. Моргнул он снова, а камень и стал на него падать. Тут подхватил Вавек камень, поднатужился, да в землю его вверх ногами и вколотил. Стал его бить да пинать, да приговаривать:
— Сказывай, поганый камень, где моя суженая?
Да что камень скажет? У него и рта-то нет, один глаз только. Осерчал Вавек, глаз этот камню выколол и дальше пошел.
Да чем дальше заходил, тем больше див видел Вавек. В тени проклятой горы скверна всяческая развелась — ровно и люди, да со зверями перемешанные, а то и с вещами неживыми. Земля сама теплая та ровно живая стала, вместо травы волос растет, рты да глаза открываются, а то и иная срамота. Существ мерзких, глишей да кошмаров, перебил Вавек без счета, а невесты не нашел. Уставать стал, а отдохнуть и негде. Так и шел дальше, да стал понимать, что обманул его Барган. Оглянулся — а за ним уж выползло нечистой дряни ровно целое море. Даже такому силачу, как Вавек-батыр, всех самому не перебить.

Лег тогда Вавек-батыр на холмик какой-то и горько заплакал. Не принесла ему счастья сила богатырская, и невесты-суженой себе он не нашел. Так и умереть ему без славы, а то и глишом стать. Убивается Вавек-батыр, да и не замечает, что мерзкие существа его убивать не спешат. Сама земля вокруг него поднялась, вздыбилась, буграми мясными пошла. Чувствует он — будто руки ласковые его обнимают. Оглянулся да и онемел от удивления. Стала земля раскрываться, а из нее женщина вышла, да преогромная. Смотрит на него и улыбается.
Откуда и силы у Вавека взялись? Заревел он да зарычал так, что погань наатронская, глиши да кошмары, дрогнули да назад оборотились. То ли приняли его за своего, то ли бабу земляную боялись.
Принялся Вавек суженую свою из земли тянуть. Тянет-потянет, а не выходит ничего. Ровно корень от нее вниз идет, и сколько его не дергай — назад втягивается. Маялся-маялся батыр, да понапрасну все. Стал спрашивать невесту свою, что за сила ее в земле держит, да она его и не понимает. Улыбается да обнимается, да слова странные говорит, непонятные. Одно только разобрал батыр — Уднэ. Коровушка, значится. Ну ему и того хватило. Не арочье то дело — бабу слушать.
Так и порешил Вавек-батыр жить тут остаться. Из костей да шкур натянул юрту, мясо глишей вялиться на солнце повесил. Земля мясная, теплая, ночью без костра греет, да и Уднэ не холодная. Зажил Вавек счастливо. Спал, да ел, да детей делал.

Шибко не понравилось это духам. Собрались они на курултай свой, решать, как извести ненавистного Вавека. Знали они, что уродится от него могучий род, который жить им по-старому не даст, ведь женой его сама Степь стала.
Силой не взять им Вавека, порчей да ядом не одолеть. Каждый день множится род его, да пока еще не уродился — таким детям много лун в матери зреть.
Тут выбрался в круг Суснэ-торот, старикашка с головой-глазом и кореньями вместо ног, хитрый, подлый, и такую речь повел:
— Надо нам, — сказывает, — выманить Вавека от его суженой, а на тех, кто повстречает его, морок навести. Увидят они глиша, из Наатрон идущего, и из луков расстреляют. А уж детишек его мы тогда отсюда не выпустим, всех изведем.
Страсть как обрадовались гадкие духи, стали Суснэ своим спасителем величать да в небо подбрасывать. Чуть глаз его драгоценный не раздавили от радости. Только вот не знают, как Вавека от жены оторвать.
Говорит тогда Суснэ-торот:
— Притворюсь его матушкой да скажу, что отец его помирает, дома его не дождутся.

Сказано-сделано. Вылепили из глины духи для Суснэ куклу, в кожу ее одели, раскрасили да нарядили как следует. Влез он в нее и к Вавеку отправился. Идет себе да идет, видит – лежит Вавек-батыр на солнышке, мясо жует да жену свою, Уднэ, тискает.
Сказывает Суснэ-торот ему материнским голосом:
— Вставай, Вавек, да беги домой поскорее. Отец твой, Борчан, в степи с глишом бился и ранен шибко. Со дня на день помрет.

Поверил Вавек-батыр, не думая. Уднэ уж уговаривала его не ходить, да держала, а он ее речи не понимал. Взял мяса в дорогу и пошел. «Скоро вернусь, коровушка моя» — на прощание крикнул.
Дух никак за ним угнаться не мог. Говорит ему тогда:
— Возьми меня, Вавек, на руки, да понеси, как я тебя маленьким носила.
Долго просить не пришлось. Подхватил Вавек мамку на руки да и побежал дальше. Говорит только:
— Тяжела ты стала с тех пор, как я ушел. Ешь небось вволю?
Слушает гадкий Суснэ-торот и улыбается, а сам чары свои подлые накладывает. Сделал так, что всякий арок Вавека не батыром, а глишом мерзостным увидит.
Так оно и получилось. Далеко Вавек прошел, видит — ароки одвуконь скачут. Окликает их, хочет спросить, не слыхали ли они про Борчана весточек. Да только не так ответили ароки, как Вавек от них ожидал. Закричали, глаза выпучили, да стали в его из луков стрелять. Взлютовал тут Вавек-батыр сильно. Стрелы в себе обломил да к обидчикам побежал. Только слышит — хихикает кто-то сзади мерзостно. Обернулся и видит, что не мать его на земле сидит, а кукла глиняная, а рядом гнусный Суснэ-торот смеется. Понял Вавек-батыр, что обманули его злые духи, да уж поздно было. Каленая стрела, тяжелая, граненая, в затылок ему на три пальца вошла. Упал Вавек-батыр, как подрубленный дуб, задрожал весь и помер.

Как осталась Уднэ одна, окружили ее духи. Приступиться к ней не смеют, только смотрят да ждут, когда родит она Вавеково потомство. Ждала она арока своего, да видит, что извели ее суженого гнусные духи. Тогда ушла Уднэ обратно в землю, скрылась там и думать стала — как детей своих спасти. По всему выходит, что нужно ей весточку подать шаманам, а как того сделать, ей невдомек. Думала она, думала, а потом исхитрилась все-таки. Выдрала одно из сердец своих, один из глаз своих, одну из кос своих и птицу из них слепила. Кто ту птицу сьест — во сне Уднэ видеть сможет.
Выпустила она птицу и ждать стала. Полетела та туда, куда тянуло ее сильнее — туда, где шаманы Вавека похоронили. Увидел ее ученик шамана на кургане, подкрался да поймал. Шею свернул ей, ощипал да и изжарил тайком на пруте, чтобы не делиться ни с кем. Сьел ее всю, кости сжег и пошел к другим довольный. Звали его Айдырь, да все больше обидными прозвищами кликали, оттого что был он в шаманской премудрости не искусен и не умел, а все больше воровал да ленился.
Лег Айдырь спать, да и видит сон. Лежит он, маленький, посреди травы, а над ним склонилась корова огромная, стельная, а в животе ее девять раз по девять телят спят. Говорит ему корова:
— Заберите телят моих, пока не поздно.
И ровно наяву увидел Айдырь место, где Вавек-батыр с Уднэ жил, а вокруг него духов да глишей. Заорал с перепугу и проснулся. Товарищи поколотили его, чтобы спать не мешал, да только не помогло. Стала корова Айдырю всякий раз сниться — никакой другой сон ему не шел.
Терпели его шаманы, терпели, да и решили прогнать. И так он был неумехой, а теперь и совсем ума лишаться стал. Только старший, Иссырь, задумался, бороду жевать стал. Говорит Айдырю — спроси, дескать, у коровы той, какой бык ей телят делал. Так рассудил — Айдырь хоть и дурачок, а не похоже, что дурачится. Ежели что умное скажет, то выходит, духи его на что-то выбрали.
Наутро рассказал Айдырь мудрому Иссырю про Вавека-батыра и то, что его детей спасать надобно. Все ему во сне показала Уднэ, что могла. Тут уже и поверил старый Иссырь. Всех шаманов, кого знал, собирать стал. Углядел он в тех детях надежду для ароков, что однажды избавятся они от вещи, из степи приходящей, и заживут в мире.
Настоящий поход шаманы собрали. Со всех концов степи пришли, числом сто семь, и к Наатрон Калебор отправились, а повел их дурачок-Айдырь.
Покуда ехали они туда, духи их стороной обходили. Нашли шаманы место, где жил Вавек, и щель мясную отыскали. Велели Айдырю лезть туда и детей доставать. Нечего тут поделать!
Полез бедолага вглубь, а там ровно хоромы из мяса да кожи. Лежит в них Уднэ, огромная, толстая, а в ней младенцы. Спустились и другие шаманы туда, дивятся. Стояли лагерем там три дня, пока не пришло время Уднэ разродиться. Младенцы родились — батыры! Большие, тяжелые, крикливые — и все как один ароки, ни одной девчонки. Говорит шаманам Уднэ, чтобы детей ее увозили прочь, а они не понимают ее. Только Айдырь сообразил, лег да заснул. Видит — а корова во сне его уже худая совсем, да ровно печальная. Велит ему всем рассказать, что спасаться им надо, потому что собирают духи против них кошмаров да глишей, чтобы не выпустить детей ее, погубить.
Заорал Айдырь, как обычно, да проснулся. Стал всех в дорогу торопить. Что поделать? Забрали шаманы детишек, сели на коней да прочь поскакали. Только далеко им скакать не пришлось. Стали духи шаманов страховать да соблазнять. Распугали лошадей, рассеяли шаманов в разные стороны. Могущество и исполнение желаний им предлагали — только бы детишек тех бросили. Иные и поддались на духовы предложения, а других, сердцем стойких, заставили духи заплутать, сгинуть.
Иссырь с тридцатью шаманами мудро сделал. Как стали страховать их духи, то велел стать всем и круги чертить. Защитились шаманы от духов, а что дальше делать — не знают. Выйдешь за круг — там и погибнуть тебе, а останешься — тоже сгинешь.

Только не для того старый Иссырь круг чертил, чтобы от духов трусливо в нем прятаться. Задумал он страшное — всем собой, телом, умом, душой и сном для спасения прочих пожертвовать. Знал мудрый Иссырь запретную тайну, видел, что с теми шаманами случаются, которые ритуал отвода глаз Детям Ее искажают. Всем велел детишек увязать покрепче, на коней сесть и готовиться, а сам узоры рисовать начал. Расчертил все честь по чести, а как остановился в середине, то все и дышать перестали. Поняли, наконец, что Иссырь задумал. Только духи закричали тысячей голосов из-за круга в страхе. Тоже поняли, видать.
— Прощайте, братцы, — сказал Иссырь, и вверх дерзко посмотрел, в небо.
Что тут началось!
Шаманы глаза закрыли и давай коней нахлестывать, подальше улепетывая. Духи тоже прочь кинулись, да им тяжелее пришлось. Старого Иссыря вверх потащило, а оттуда свет пошел ярче семи солнц и опустилась на землю великая тяжесть. Не понять ее умом — вроде и движешься, как обычно, и дышишь, а тяжко, тяжко так, что словами не описать. Духов да кошмаров и вовсе ровно лепешки сплющило, невидимым копытом растоптало, как полевых мышек. Как только выбрались оттуда шаманы — и не упомнят.

Сорок сыновей Вавековых спасли они, да в род его и отдали. Росли те не по дням, а по часам, и все в отца. Крепко-накрепко велели их холить, растить и ни в какую обиду не давать — дорогой ценой было за них заплачено.

Вот от них род Эрглы Ууд и пошел. Странный род, ни на кого не похожий. Ароки его живут нынче за кольцом Кардахорта, там, куда иные и заехать боятся. В обычае у них, как вырастут, свернуть голыми руками голову быку, открутить ее и вместо шапки носить всегда. Голова та не гниет, а ровно наоборот, оживает. Говорят, когда Эрглы спят, голова та за них вокруг смотрит, чтобы враг не подкрался. Обычаем они нелюдимы, но страшнее их не найти воинов. Не боятся они ни духа, ни глиша, ни кошмара, ни безобразия. Женщин их и вовсе не видел никто. Одни говорят, что Эрглы им головы коровьи приставляют, иные бают, что коровы им и родят, а третьи — что жена им сама земля и ищут они в ней норы и щели, чтобы зачать с ней потомство. Врут, наверное.