В тюремной камере царил полумрак. Это была маленькая комната с высокими стенами и сводчатым потолком, чьи контуры смутно угадывались где-то в наверху. Бледно-голубое лунное сияние, пробивалось сквозь узкое зарешеченное окошко под самым потолком, создавая небольшой круг света на полу. В самом центре круга сидел сгорбившийся узник. Его горло стягивал массивный железный ошейник, а руки и лодыжки, покрытые кровоподтёками и ссадинами, были закованы в тяжелые деревянные колодки. Фигура его была полностью неподвижна и только лишь губы шевелились в невнятном бормотании, отчего изо рта вырывались облачка пара.

Внезапно узник замолчал, а затем медленно подняв лицо к свету заговорил, словно бы обращаясь к луне. — Абд-Эсаффах, Ситт-Найджиба и даже владыка Авашар… Мой повелитель, может ли статься так, что мне столь ничтожному удастся совершить то, с чем не смогли справиться столь могущественные? И в этот момент, словно в ответ на вопрос, голубое сияние луны стало принимать красноватый оттенок. Улыбнувшись, узник воздел свои худые руки, омывая их в лучах алого как кровь света. А затем, будто набрав свет в ладони, стал растирать ими свое лицо. Впервые за долгие века тюремные своды, впитавшие скорбь тысяч заключенных, внимали громкому смеху, преисполненному счастья и надежды.