По просьбе Егора Борковского выкладываю кусочки описания того, как в шаманов играли мы. Текст написан игроком и представляет собой описание реально отыгранных игровых сцен, немного дополненное чувствами персонажа по поводу.



1.

Степь пахла полынью и зверобоем, жухлой травой и прошедшим дождем – пахла водой и конским навозом, дымом костров и остывшим камнем. Где-то там, за пологом шатра, заливались лаем собаки, шумели люди и пронзительно пела зурна, но внутри было тихо и темно; тяжелый воздух дурманил и кружил голову, и в свете жаровни один человек, высокий и узкоплечий, наклонялся над другим, раскинувшимся на мохнатых шкурах в бреду. Глаза лежащего были открыты широко и казались черными из-за распахнувшихся на всю ширину зрачков, жадно пьющих скудный дрожащий свет – пьющих и неспособных напиться, а потому ищущих чего-то еще, чего-то другого, чего-то большего…

Узкоплечий шаман хорошо знал – чего, а потому ждал.

…зелье было теплым и на вкус мерзким, пролилось в горло настойкой на собачьей шерсти и заставило нутро сжаться в кулак. Второй глоток дался не легче, а труднее первого, от него подкосились ноги и закружилась голова. Мышцы свело судорогой, заставив тело выгнуться так, что, казалось, слышно, как трещит насилуемый хребет, сильный толчок в грудь заставил повалиться на землю, сильный толчок в спину помешал упасть; мир сделался бесцветным и одновременно полным оттенков серого, каждый из которых сиял ярче любых красок, поблек, расплылся, стал другим — и от чувств остались только зрение и осязание. Тоже другие, непохожие на те, что были раньше, но он не знал слов, которыми можно было бы описать разницу.

Человек осмотрелся – и увидел себя, лежащего у своих ног, и шамана, который подхватил его, когда он упал. Это был шаман и в то же время не шаман, а бык с человеческим лицом и острыми рогами, высокий, покрытый шерстью. Пораженный, человек долго рассматривал его, прежде чем сделать шаг вперед – шаг вышел неуверенный, но за ним последовал второй, а потом еще один. Идти было легко, и он прошел через стенку шатра.

Над стойбищем кружили птицы, раскинув огромные неподвижные крылья. У них тоже были человеческие лица, не молодые и не старые, и они смотрели вниз, туда, где горели костры и шумело праздничное сборище. Пораженный этим зрелищем, человек не мог оторвать взгляда от них до тех пор, пока не почувствовал прикосновение. Опустив глаза, он увидел, что на него карабкается муравей размером с руку, и застыл, боясь пошевелиться, пока тот не взобрался к нему на плечо и не принялся щекотать щеку усами. У муравья были синие глаза. Когда он уполз, человек захотел подняться к птицам и пошел вперед и вверх, потому что воздух держал его, но остановился, заметив табун коней и существо, которого раньше не было рядом с ними, с торсом человека и телом степного скакуна. Человек-конь почувствовал на себе взгляд, но лишь на короткое время замедлил свой бег, его не заинтересовал любопытный пришелец, но здесь были и другие, еще более любопытные и не боящиеся выражать свое любопытство, и когда белый горностай, круживший возле одного из шатров, поднял острую мордочку и принюхался, его детское личико осветилось совсем человеческим изумлением. Через стойбище шел старик, который в то же время был волком, настоящим, на четырех ногах, и в нем не было ничего человеческого, и смотрящий на него человек не мог понять, почему он понимает…

…его скрутило, согнуло и вывернуло наизнанку кислой желчью. Голова раскалывалась на части, в глаза будто насыпали песку. Горло пересохло и горело огнем, и шаману пришлось обратиться к нему дважды, прежде чем он сумел дать ответ.

— Ты меня слышишь?
— Слышу.
— Что ты видел, помнишь?
— Помню.

Опираясь на протянутую ему руку, человек заставил себя подняться.

— Через три дня – повторим.
____________________________________________________________________

2.

Над городом занимался третий день зимы. Неяркое зарево уже теплилось на востоке, гоня прочь тьму и разгоняя дым из кое-как слепленных кирпичных труб, коптивших небо, белое и холодное, как рыбье брюхо. Воздух пах солью и немного гниением, и человек невольно ускорял шаг, чтобы оставить за спиной изъеденные солью и морем ветхие лачуги. Там, за спиной, всходило солнце и отмечала победу команда «Непобедимого голема», там судачили о чудовище в гавани и до хрипоты спорили о гигантских кракенах — но впереди колыхался вереск и терпеливо ждали серые молчаливые скалы. Несколько раз человек спотыкался и едва не терял равновесие, но тому, кто лежал у него на руках, было все равно.

Когда человек положил свою ношу к узловатым корням скрученного штормами одинокого дерева, было уже почти светло, но он все равно разжег костер из припасенного плавника, дважды попав кремнем по негнущимся пальцам, после чего уселся на землю и наконец позволил себе удовлетворить любопытство и рассмотреть спасенного. Моложе, чем можно было бы предположить, но все равно старше его самого. Немалый рост, но узкая, легкая кость и гораздо более правильные, даже красивые черты лица, заострившиеся от старого голода. Едва начавшие обветриваться рубцы на руках и ногах. Что делать дальше, человек не знал, а потому ждал, греясь у огня и порой едва слышно шипя от боли в помятых ребрах. Он не заметил, когда к нему присоединился ястреб, усевшийся на ветку дерева рядом с ним. Время шло, тянулось, и уже начали слипаться глаза…

— Так и будешь сидеть?

Полный издевки мальчишеский голос раздался неожиданно, заставив человека вздрогнуть и обернуться через плечо, чтобы рассмотреть неожиданного собеседника. Против солнца нельзя было увидеть цвет кожи или черты лица, но этого и не требовалось. Он уже понял, кто разговаривает с ним, и нахмурился. Мысли путались, зловредная ухмылка собеседника чувствовалась спиной, и подобрать достойный ответ удалось не сразу. Наконец он буркнул:

— А я должен сделать что-то еще?

Вместо ответа мальчишка ухмыльнулся, но промолчал. Сокол взъерошил перья. Человек все так же смотрел на тело, лежащее перед ним, и ждал, пока рыжий наглец не потерял наконец терпение…

… прищурился…

… и с размаху ударил его кулаком в грудь, туда, где сходились ровные белые шрамы от кошачьих когтей. Человек пошатнулся, упал на землю…

… и остался стоять. Теперь мальчишка смотрел исподлобья, пристально, как бы спрашивая – и что теперь?

— Хочешь его спасти? Так ступай.

Вытянутая рука его указывала на море. Огромное, непостоянное, оно дышало, смеялось, с шумом обрушивалось на камни и взлетало к небу мириадами брызг – и человек сделал шаг, затем другой, и исчез в океане холодного переливчатого света.

Здесь не было времени и не было пространства, но к этому он успел привыкнуть и теперь не удивлялся, а в какой-то момент почувствовал, что вода окружает и поддерживает его. Он сделал глубокий вдох, забыв, что здесь не нужно дышать – и понял, что ему задают вопрос.

— Зачем ты пришел?

Смеющийся, шепчущий голос, мягкий, но не вкрадчивый и способный в одно мгновение подняться до грохочущего рева, смять, отбросить –

— Чтобы найти другого. Он потерялся здесь.

Смех исчез, уступив место тишине, и только где-то в глубине сознания бился о камни прибой.

— Что ты отдашь за него?

Человек молчал, и шум прибоя сделался громче.

— Силу? Мудрость? Жизнь?

Человек молчал. Прибой смеялся.

— Я не возьму все, или возьму не сразу. Ну же?..

— Мне все равно. Но мне нужна сила, мудрость и жизнь, чтобы исполнить мое предназначение.

Прибой утих. Наступил штиль, который длился бесконечно долго, пока из тишины не родились слова.

— Когда твоя жизнь минует зенит, когда твои дети перестанут быть слабыми и беспомощными, ты вернешься ко мне…

Молчание.

— … и умрешь.

Человек наклонил голову.

— Быть по сему.

После этого разыскать потерянное было просто. До того просто, что хотелось смеяться.

Или плакать.

Когда он вернулся к костру, мальчишка больше не ухмылялся. Он подождал, пока человек положит свою ношу рядом с телом и дождался, пока он не придет в себя. Протянул руку, помогая подняться, и только тогда заговорил.

— Смерть в море – это хорошая смерть. Не бойся.

Человек хотел ответить ему, но не смог, пока не проглотил подступивший к горлу комок.

— Я знаю, но еще не готов к тому, чтобы поверить в это.

Помолчал и добавил:

— Но я и так живу чужим временем, а значит…

Мальчишка повеселел:

— … значит, впереди у нас еще много великих побед!

Человек сдавленно зарычал и потянулся запустить в своего духа-покровителя первым, что попадется под руку, но тот с фырканьем отскочил и полосатым лесным котом исчез в кустах.

Спасенный зашевелился и захрипел. Воздух пах рыбой и солью, а в зимнем небе кричали белые чайки.
____________________________________________________________

3.

Подвинься, старик, и позволь мне сесть у твоего костра. Сегодня я буду говорить, а ты – молчать. Те, другие, так не умеют, когда я обращаюсь к ним, они кивают и продолжают говорить о своем – а мне нужно, чтобы кто-то услышал меня хотя бы раз.

Молчишь, старик? Молчишь…

Жизнь человеческая – как твой костер, что горит ночью в степи. Огонь вспыхивает от искры, проскочившей между кремнем и огнивом. Слабый, он лижет сухую траву – тронь, и сгинул – но если дать ему время повзрослеть, он входит в силу, мужает и горит долго, пока заря не разгорается на востоке. Языки пламени обращаются в угли, покрываются золой, белой, как твоя седина. Подует ветер, и нет ее – ушла в небо, вернулась в землю… Но я не такой, как все. Я видел падающие звезды в степи, старик, и каждая из них рассекала ночь надвое, превращала в ее в день до самого горизонта, докуда хватало глаз… И сгорала в этом мгновении.

Ты смеешься, старик. Я бы спросил, чему, если бы не знал ответ.

Двадцать лет жизни отняло у меня предназначение и еще двадцать море. Мы встретимся на той стороне через десять лет, но у тебя за спиной целая жизнь, а у меня — только одна весна. Я не хочу уходить так скоро, старый шаман. Мне говорили, ты умирал и вернулся, в тебе нет страха, но ведь и я был однажды убит. Я помню огонь, который убил меня, огонь и сожаление от того, что я не успел, не дотянулся, не сумел… Когда я исполню мою судьбу и одержу победу, я умру от воды, по своей воле шагнув ей навстречу. Мне страшно.

Ты все еще смеешься, и дух твой шевелит смешной кисточкой на хвосте. Я знаю, о чем ты молчишь – мальчишка пугает себя, жалеет себя. Все так, старик, все так… Но я не могу не роптать и не могу не бояться.

©Rime